Драган куюнжич воспаление языка

Драган куюнжич воспаление языка thumbnail

– Драган Куюнжич – Воспаление языка.-2003

Издание представляет сборник статей посвященный философии языка.
“Гинекология Беньямина”, “Киноглаз: Дзига Вертов, или Возвращение зрения”, “О ДерRIDEOлогии: Бахтин/Деррида” и др. Автор много лет занимался изучением творчества М.М.Бахтина. Книга на стыке литературоведения и лингвистики.

ДРАГАН КУЮНЖИЧ

Профессор Университета Флориды, преподает теорию кино и медиа, иудаику, славистику и германистику. Автор многочисленных статей, посвященных критической теории, деконструкции и литературной критике. Редактор книг «Deconstruction, A Merry Science» (1985), «Khoraographies for Jacques Derrida on July 15, 2000» (2000), «Who or What — Jacques Derrida» (2008), двухтомника «J» о Джозефе Хиллисе Миллере (2005), «Provocations to Reading» (2005) и «tRace: Etienne Balibar and Jacques Derrida», изданных в Сербии и России. Также под его редакцией вышли сборники, посвященные Вальтеру Беньямину, Михаилу Бахтину и Самуэлю Веберу. В список его публикаций входят монографии «Critical Exercises» (Белград, 1983), «The Returns of History» (Нью-Йорк, 1997) и «Воспаление языка» (Москва, 2003). В настоящее время работает над монографией «Ghost Scriptum» и книгой о фильме «The First Sail: J. Hillis Miller» (выйдет в 2015 году). Его документальный фильм «Frozen Time, Liquid Memories» (о Холокосте на территории Сербии и Франции) был показан в Европе и США, в том числе в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне.

Источник:
https://www.nlobooks.ru/node/7057

ДРАГАН КУЮНЖИЧ
После “после”: ковчежная лихорадка
https://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/ku19.html

Что «происходит» в этом фильме? Сначала в кадре — темнота, затем — свет, появляется группа молодых офицеров и прекрасных дам, входящих во дворец. Дворец — это Эрмитаж. Это становится ясно еще до начала: в титрах название музея фигурирует в качестве одной из снявших фильм компаний и дано столь же заметным шрифтом, как само название кинокартины. (Так становится заметным самореференциальный, «самоотсылочный» уровень «Русского ковчега»: это фильм о музее, созданный самим музеем. Кадры фильма имеют субтитры (в копии для американского проката) с самого начала, еще до начала действия.) Закадровый голос сообщает, что дело происходит, должно быть, в начале XIX века и то, что мы видим, — воспоминание о видении, ибо закадровый голос, «голос взгляда камеры», сообщает, что носитель этого голоса — слеп. С первой же картины и до самого конца в фильме нет ни одного прерывания, ни одного монтажного стыка. Весь фильм снят единым длинным планом, с ручной камеры, — и снятое изображение в дальнейшем не подвергалось редактуре7.

Камера следует за группой через множество событий русской истории, от петровского времени до последнего бала (где группа исчезнет), данного царем Николаем II в 1913 году, перед самой Первой мировой войной, — то есть незадолго до Октябрьской революции. Далее камера следует за толпой, выходящей с бала, показывает туман над Невой и мрачную синюю воду за окнами дворца. Время повествования соответствует начатой Петром эпохе от ее начала до самого конца.

На протяжении фильма камера следует за еще одним персонажем. Его прототипом является маркиз де Кюстин, автор знаменитых путевых заметок «Россия в 1839 году» (Custine 1951, 1975; Кюстин 1996). Маркиз де Кюстин находится в постоянном диалоге с голосом повествователя8.

Эти беседы идут на русском языке, которым Кюстин, к своему изумлению, тоже, оказывается, владеет. Таким образом, получается, что камера следует за Кюстином, а он вызывает движение взгляда камеры и делает возможным перенесение действия из одного зала в другой, из одной эпохи в другую. (Это движение не всегда линейно и последовательно, часто оно колеблется, словно бы в нерешительности или непонимании, что придает действию пространственную и временную открытость.) В сцене, где камера и закадровый голос в конце концов покидают бальный зал (камера следует за толпой, состоящей из персонажей различных периодов русской истории: в ней различимы Пушкин, офицеры в формах разных эпох, все они сходят по знаменитой Парадной лестнице, построенной Растрелли и восстановленной архитектором В.Л. Стасовым после пожара, случившегося в 1837 году), показан Кюстин, отказывающийся идти за камерой и остающийся в имперской эпохе. С точки зрения хронологии, Кюстин отказывается перейти хронотопическую границу в повествовании (1913 год, канун войны и революции) — но «повествователь» фильма пересекает этот порог. Он принадлежит «настоящему» времени: ему известна будущая история, знает он и о надвигающейся катастрофе.

КОВЧЕЖНАЯ ЛИХОРАДКА

«Русский ковчег» изображает сцены русской истории так, словно они происходят у нас на глазах и все собраны в строении, которое олицетворяет (более, чем что-либо другое) славу петровской, петербургской России: в Зимнем дворце, который был заложен при Елизавете, а после достраивался при Петре III (общее время постройки — 1754—1762 годы) Варфоломеем Растрелли (1700—1771), или Растрелли-младшим (он доводился сыном выдающемуся скульптору петровских времен — Бартоломео Растрелли (1675—1744, работал в России с 1716 года), он же Растрелли-старший)…

Читайте также:  Что можно есть при воспалении кишечника и поджелудочной

ДВУ-ВИДЕНИЕ

Противотемпоральность и раздвоение взгляда введены в фильм режиссером Сокуровым и немецким оператором Тильманом Бюттнером (ранее известным по своей — также превосходной — операторской работе в фильме Тома Тыквера «Беги, Лола, беги»16) для того, чтобы в фильме видеоряд стал историей. Историей, к которой фильм одновременно и принадлежит, и не принадлежит, точно так же, как и посредник, рассказывающий и фиксирующий исторические события, принадлежит не фильму, а создающей фильм камере. При съемках этого длиннейшего кадра русской истории не была использована неэкспонированная пленка, и, выражаясь на языке самого фильма, можно сказать, что камера никогда не смыкает глаза. Бесконечный взгляд цифровой камеры, противопоставленный здесь взгляду человеческому, одновременно оказывается и центральным операторским приемом, и самой эффектной из режиссерских находок.

Течение истории сопоставлено с прерыванием мнемонического и музейного времени, в то время как фильм (будем употреблять это слово из соображений удобства, равно как и потому, что он сохраняет основные черты кинофильмов: он заснят на камеру, его показывают в кинотеатрах, и т.д.) балансирует между историческим нарративом, в котором он «активно участвует», и музейным вторжением, рефлексивным разрывом собственного нарратива.

Ковчег, словно взгляд, плывет по темным, неведомым водам постистории. Фильм предлагает возможное определение: постмодернизм — это модернизм, из которого утекает история, более того, постмодернизм — это нарратив, в котором рассказывается, что из модернизма всегда утекала история, несмотря на его герметичную и отшельническую обособленность.

В финале фильма мы видим размытые контуры моря — и это взгляд истории, которая еще грядет, она перед нами, нам еще предстоит ее проплыть или оплакать, но та история, что была, уже пережита и существует после: история как проживание распада. Плывя, и ковчег, и архив наполняются слезами.

Источник

Но это впечатление обманчиво, не надо обольщаться, танки уже заведены, уже ревут моторы, словно стая аллозавров на стадо диплодоков. В такой важной сфере жизнедеятельности общества, как сфера культуры война идет уже давно.

Недавно я писал по поводу вручение музыкальных премий, обратив внимание на вручении номинации «Песня года» группе «Ленинград» за их песню В Питере пить! При этом я утвердительно сказал, что это является актом войны с культурой. На что в комментариях мне начали возражать, это шоубизнес, да так везде и т.д.

Мне не раз попадались заметки по поводу того, что Шнура, как-то стало очень много. Интернет, телевидение – все забито им, десятки миллионов просмотров на youtube. Какова же причина? В современном уже состоявшемся обществе потребления причина сама по себе крутится вокруг потенциальной степени «потребляемости» продукта. На данный момент продукт не обязательно должен быть вещью, точнее нематериальные сущности овеществляются, чтобы быть наделенной ценой и быть проданной на бесконечном рынке «всего и вся». Шоубизнес это и есть машина, которая призвана к овеществлению музыки, а значит, в каком-то смысле и к омертвлению этого безусловно фундаментального для человечества искусства. Шоубизнес задает тренды, с этим никто не спорит, но это не означает отсутствие субъекта, которому нужен этот шоубизнес с определенными характеристиками, и которой теме или иными способами с помощью приводных ремней производит его трансформацию.

Шоубизнес это средство, с помощью которого имитируется уничтожение скуки, которая на самом деле только наращивается при помощи него. Без скуки общество потребления сойдет со сцены истории, поэтому все механизмы, выработанные этим монстром, созданы для наращивания скуки, и выработке инструментов, которые дают иллюзию борьбы с нее. Это как наркотик, который на определенной момент растворяет внутреннее напряжение в мнимом блаженстве ощущений, но за этим всегда приходит ломка и нарастания напряженности, и таким образом процесс закольцовывается.

Но вернемся к Шнуру. Я обращу внимание читателей на следующую заметку.

Итак, в Европейском университете с Санкт-Петербурге прошел семинар, центральной темой которого было творчество коллектива, возглавляемого Шнуровым. На которой приехали доцент философии Йоль Регев из Израиля, и профессор медиа и литературы из США Драган Куинджич. В ходе обсуждения эксперты пришли к выводам, что Шнур – «великий поэт, который ходит в своих лабутенах по следам великих поэтов». Эксперты сравнили его с Пушкиным, и как поэтично звучит по следам в своих лабутенах. Если развеять туман постмодернистского флера, то Шнур ходит не в лабутенах по следам великих поэтов, а топчет кирзовыми сапогами понимание и восприимчивость к великому русскому культурному достоянию великих поэтов в головах российской молодежи. То, что было произведено на семинаре есть травестия, когда воистину величайших образ передается в снижающем, комично-похабном ключе. Что такое смешивание Шнура и Пушкина, травестия и есть.

Читайте также:  При воспалении гастрита что можно есть

Теперь я задаю следующий вопрос, а вот Регев и Куинджич приехали в Санкт-Петербурга доказывать русским, что Шнур – это новое величайшее культурное достояние, в целях шоубизнеса? Не смешите меня.

Давайте повнимательнее присмотримся к этим персонажам. Драган Куюнжич

Драган Куюнжич

Уже интересно не находите. Но для полного знакомства с Драганом я процитирую беседу Александра Иванова (философ, директор издательства “Ad marginem”), Вадима Руднева (российский семиотик, лингвист, филолог, культуролог и философ) и собственно самого Куюнжича, которая напечатана в журнале «Логос» за 2000 год.

Вообще беседа довольно интересная и обширная по затрагиваемым темам гуманитарной проблематики, и требует отдельного вдумчивого вчитывания и анализа, поэтому здесь я приведу определенные цитаты. В беседе обсуждается судьба такой науки, как славистика (наука, изучающая языки, литературу, фольклор, историю, материальную и духовную культуру славянских народов).

Давайте вдумчиво прислушаемся к том, о чем говорят собеседники https://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_4/01.htm:

Александр Иванов. Насколько я понимаю, предмет нашего разговора сегодня — это состояние и вообще феномен славистики (прежде всего на Западе). Когда мы говорим о том, каким имиджем русская философия и русская литература обладают в мире, мы должны иметь в виду тот факт, что этот имидж задается именно институтами и дискурсами западной славистики. Миновать каким-то образом этот институциональный дискурс при презентации и при экспорте русской культуры просто невозможно. <…> …очень важно то, насколько западные институты славистики укоренены и какую функцию они выполняют здесь, в России. Может быть, в этом смысле будет уместно, если мы начнем с того, что ты, Драган, расскажешь, какую работу выполняла последние примерно 20 лет западная славистика, каким образом она вела диалог с русской культурой, какой образ русской культуры и философии сформировался на Западе благодаря славистики.

<…>
Драган Куюнджич. … Что же происходит конкретно на русских кафедрах? Сорок с лишним лет они строились на политических посылках: был враг — Советский Союз, и нужно было создать определенное количество специалистов по русскому языку для обеспечения ведения холодной войны.
А. И. То есть славистика на Западе была нижней частью айсберга: наверху находился госдеп и институт советологии, идеологически обслуживавшие холодную войну.
Д. К. Да, и поскольку в СССР была цензура, то любой ученый на Западе, который напечатал что-нибудь о Достоевском, тем самым уже мог легко сделать карьеру. Говоришь по-русски — этого уже достаточно для того, чтобы ты стал профессором русистики. Вообще, конечно, западная славистика создавалась преимущественно из эмигрантов. Сейчас, когда СССР не существует (или почти не существует), всем этим национальным кафедрам пришлось так или иначе пытаться включиться в международный интеллектуальный обмен, в экономику мирового интеллектуального рынка, к чему они совершенно не готовы. Как они отвечают на этот вызов? Они отвечают на него усилением националистического дискурса, становящегося симптомом защиты от проникновения нового кросскультурного вызова.

Стоп! Давайте немного притормозим, обдумаем сказанное. Драган Куюнжич и Александр Иванов заявляют, что созданные во время холодной войны в середине XX века кафедры славистика на Западе в частности в США, являются гуманитарными «ракетами Tomahawk», направленные в определенные места СССР, а точнее его гуманитарного сообщества, которое изнутри инфицировало жизнеобеспечивающие системы. В какие же системы был направлен этот вирус?

А. И.Я хочу добавить реплику и о том положительном влиянии славистики, которая она имела для нас в 70-е годы. Тогда происходила большая работа по созданию “антисоветской” истории русской литературы. Что значит антисоветская? Это была, в сущности, работа по созданию параллельной истории русской литературы ХХ века. Не Горький, Фадеев и Шолохов, а Вагинов, Добычин, Пильняк. И в итоге к началу 80-х годов мы имели вполне сформированную историю русской культуры. … я хочу сказать, что для меня проект славистики связан с особой ситуацией 70-х годов в СССР. В 60-е годы интеллектуалы в СССР пытались противостоять власти на ее собственной территории. А поскольку власть работала с очень большими нарративами, связанными и с философским дискурсом, и с этическим, то это противостояние касалось больших сюжетов и больших понятий. Естественно, это противостояние было компромиссным, но это был спор с властью по существу. Рубежом стал конец 60-х. 70-е годы приводят к тому, что идея борьбы с властью на ее территории подвергается серьезному пересмотру. Значительнейшая часть гуманитарной интеллигенции признает иллюзорность этой попытки. Утверждается примерно следующее: “С властью невозможно вести спор на ее территории. Нужно находить некоторую иную форму резистантного поведения, выбрав другой предмет.” Этим предметом становятся некоторые маргинальные исторические формы гуманитарной традиции — поздняя Византия у Аверинцева, прусский язык у Топорова, семиотика иконы у Успенского. Позиция формируется следующая: “Мы не будем с властью говорить на большие темы, она здесь нас просто задушит, мы будем заниматься скромной позитивной работой, связанной с историей культуры, и это будет формой нашего идеологического и этического сопротивления власти”. То есть произошло сознательное нагружение сферы позитивной научной работы некоторым, в принципе не присущим этой работе идеологическим содержанием. Славистика, особенно представленная эмигрантами 70-х—80-х годов, везет с собой в Принстон или Гарвард вместе с чемоданом любимых книг антифилософскую позицию и идеологию точного позитивного научного знания плюс антисоветизм и консерватизм, выражающиеся в чудовищно негативной реакции на всю левую интеллектуальную традицию.
Д. К. К вопросу об особом телеологическом времени советской славистики. Я в 1990 году читал в Тарту лекцию о Бахтине и Деррида.

Читайте также:  Цитолиз холестаз мезенхимальное воспаление

Куюнжич на рубеже краха СССР на территории Эстонии читал лекции русской гуманитарной интеллигенции по Дерриде и Бахтину. Он прекрасно знает сущность карнавала Бахтину-Рабле, он является специалистом по славистики, которая во время холодной войны была спецнаукой, направленной для трансформации научного дискурса в советской гуманитарной среде в антисоветскую сторону. После всего этого он уже 2016 года приезжает на семинар в качестве одного из основных докладчиков, где производится утверждение, что Шнуров и Пушкин это поэты одного калибра.

Йоэль Регев

Йоль Регев не менее интересная личность. Родился в 1972 году, вроде бы в Москве. В 1991 году убыл в Израиль, вроде бы на постоянное место проживания. Философ, написал следующие книги: В настоящее время — пост-докторат в Институте философии Католического университета в Лёвене. Основной сферой научных интересов является история современной философии, спекулятивный реализм и материалистическая диалектика. Среди публикаций — статьи на английском, иврите и русском, посвященные философии Жиля Делёза, Жан-Люка Мариона, Алена Бадью, а также методологическим проблемам академического изучения еврейской мистики и проблемам радикальной секуляризации.

Регев в своих взглядах опирается на постмодернистскую философии для трактовки классических философских положений. Делает это по большому счету для того, чтобы их «уничтожить».

В современной психологии есть такой термин, как прокрастинация. Прокрастинация — это склонность к постоянному откладыванию даже важных и срочных дел, приводящая к жизненным проблемам и болезненным психологическим эффектам. Проявляется в том, что человек, осознавая необходимость выполнения вполне конкретных важных дел (например, своих должностных обязанностей), игнорирует эту необходимость и отвлекает своё внимание на бытовые мелочи или развлечения.

Что же об этом явлении говорит Регев, тезисно раскроем его позицию:

https://www.colta.ru/articles/raznoglasiya/10179

Не находите, как «эстетично» Регев втискивает классовую теорию в постмодернистскую муть реабилитации психической патологии.

https://moscowartmagazine.com/issue/6/article/54

Йоль убийца времени, а значит, и убийца истории. Вооружившись методологией постмодернизма, он за рулем «газонокосилки» выкашивает пробивающие ростки осмысления классической философии.

И вы мне хотите сказать, что Куюнжич и Регев приехали в Санкт-Петербург сопоставлять Пушкина и Шнура для зарабатывания «бабок» на ниве шоубизнеса? Я, конечно, не утверждаю, что денег им за это не заплатили, но надо быть сильно наивным, чтобы за банальными рыночными отношениями не видеть двойного дна, в котором и скрыта война с русской культурой.

Источник